Артём Скворцов (р. 1975) – доктор филологических наук, доцент Казанского федерального университета, специалист по истории русской поэзии, автор более 130 работ, в том числе монографий «Игра в современной русской поэзии» (Казань: КГУ, 2005), «Самосуд неожиданной зрелости. Творчество Сергея Гандлевского в контексте русской поэтической традиции» (М.: ОГИ, 2013) и «Поэтическая генеалогия: исследования, статьи, эссе и критика» (М.:ОГИ, 2015). Публикуется в журналах «Новый Мир», «Арион», «Знамя», «Вопросы литературы», «Октябрь» и др. Лауреат литературных премий «Эврика» (2008), «Anthologia» (2011) и «Белла» (2016). В этом году стал победителем всероссийского конкурса «Книга года-2017» в номинации «Поэзия» – за составление антологии «100 стихотворений о Москве» (М.: Б.С.Г.-Пресс, 2016).
СТИХИ ИЗ КНИГИ «ПОКА/ЕЩЁ»
(Артём Скворцов. Пока/Ещё: Книга стихов. – М.: ОГИ, 2017. – 92 с.)
ИЗ КАВАФИСА
Катон Старший держит в Сенате речь
на тему «Карфаген должен быть разрушен».
Сенат внимательно слушает. Ведь мастерство
оратора неоспоримо, он живой образец
римской риторики, что впитала всё ценное
от хитромудрия греков, поглощённых республикой,
от искусства этрусков, проглотивших свой язык,
от экспрессии варваров, чьи жесты сильнее слов.
О Карфаген!.. Грозный, блистательный, крепкий,
покуда ты есть со своими армией, флотом,
роскошными градами, тихими весями, виллами,
увитыми лучшей лозою на всём белом свете,
огромными библиотеками, полными знаний,
нет ни покоя, ни сна, и рок нависает над нами.
Катон Старший держит в Сенате речь.
Сенат в который раз слушает. Ведь если б не он,
кто бы помнил о Карфагене, который разрушен,
разрушен до основания, до пепла и праха
давным-давно и восстаёт во всей мощи
лишь на мгновения классической речи Катона.
ПТИЦЫ
Мы гуляли с собакой на Чёрном Озере
по самой макушке бабьего лета,
вдруг она застыла, вскинув голову,
я следом за ней взглянул на небо –
прямо над нами висел ястреб.
Каким ветром его занесло?
В центре города, над детским парком,
удивительно невысоко, так что можно
рассмотреть без особых усилий не только
боевую красу оперенья, когти, клюв,
но, кажется, даже блеск глаз.
Он внимательно вглядывался – но во что?
Ни мышей, ни лягушек, как ты ни ищи,
не найти на убитой земле, тем паче
в сухом бетонном гробу пруда –
всё пропало, здесь нечем уже поживиться, –
но он кружил, покачиваясь, точно планер.
Больше никто его не заметил.
Взрослые шли на работу, а дети
продолжали играть, и сердитые дворники
сметали в дрожащие кучи листву,
а затем поджигали, и сизый дым
неохотно вставал, будто джинн из бутылки.
И тут прилетела ворона из местных.
Она с полминуты металась под ястребом,
как ожившая клякса из старого мультика,
и размножилась в стаю крикливых товарок,
что захлопала скопом незваного гостя,
заполняя эфир нарастающим гамом.
И мы видели – ястреба гнали вороны.
Так они и летели – вороны и ястреб,
он – над ними – с огромным отрывом,
отдаляясь, свободно, спокойно, без спешки,
пока во всём небе ничего не осталось –
только мелкое облако серых ворон.
И ястреб исчез, не издав ни звука.
БРАТЦЫ
А не лепо ли, братие, поведать,
Как я был дитятей неразумным,
Да играл сам собою в солдаты,
Во солдатики, лёгкие безделки,
Сам собою, без друга-супостата, –
Был и есть един я сын у мамы с папой.
Ох, и бравые достались мне братцы!
Не гляди, что не из олова и стали,
Все они, как на подбор, ладны, крепки,
Мужички всё настоящие, честные,
И врага-то напугают до смерти,
И за друга жизнь без страху положут.
Им, родимым, полагалось два цвета:
Те, что красные, стояли за красных,
Ну а синие, те, значит, за белых.
Выводил я, полководец, два войска,
Выставлял насупротив одно другова,
И незáдолго до брани великой
Позадумавшись, решал сам собою,
За кого бы мне нынче сражаться,
Биться боем – за красных? аль за синих?
Коли синий верх возьмёт – что за радость,
Коли красный одолеет – эко горе,
Ведь с которой стороны ты не глянешь,
Ну никак не выходишь победитель.
Долго ль, коротко ль, а детское время,
Всё-то вышло, и настала пора мне
Положить всех вояк без разбору,
Вперемешку синих братцев и красных
Вместе в общую большую коробку,
Завязать её тугой бечевою,
Да снести в чулан тёмный со вздохом.
Это было в мои старые годы,
Всё быльём поросло, покрылось пылью,
Вот и кто ково побил в последней битве,
Чья взяла, в концов конце, – не упомню.
_____________
Уж давным-давно не мальчик, но муж я,
И прижил двух сыновьёв с своей женою.
Как старшой-то у нас будет старше,
Да ещё меньшой будет – поменьше.
Все игрушки-то они переломали,
Все забавы-то они разлюбили,
И уж, чую, близятся сроки
Им в солдатики играть – брат на брата.
Как достану из чулана коробку,
Перевязанную ветхой бечевою,
Как ножом ту верёвочку разрежу,
Как смахну густую пыль осторожно,
Да потом, не дыша, сниму крышку.
А под крышкою-картонкой – мать честная,
Тридцать лет, поди, прошло и три года! –
Все как есть, они, робяты, бок о бок
Синие-красные лежат и не тужат,
Хошь на смотр их выставляй, хошь на битву,
Им, служивым, так и так всё едино.
Я возьму их, разделю на две части,
На два цвета две армии славных,
Погляжу ещё чуток, полюбуюсь,
И отдам своим деткам на потеху.
Вы играйте-ка в солдатики, братцы,
Синий с красным пусть, как прежде, сойдутся,
Ну, а кто ково осилит насилу,
Тово старый ваш отец знать не хочет.
* * *
Мы собирались очень долго.
Сперва никто не откликался
на позывные, но
затем – за другом – друг – пунктиром –
все наконец-то проявились,
в одну подтягиваясь точку.
День совпаденья ждёт.
Однажды плиты континентов,
что были некогда едины,
и с треском разошлись,
по мировому океану
продрейфовав, опять сомкнутся
в Одну Последнюю Пангею
чрез миллионы лет.
Ну где вас носит? Не пора ли
вернуться: вот уж с кухни тянет
пьянящим – нету сил, –
дом нá уши подняли дети,
звенит звонок, в прихожей хохот,
и, кажется, ещё подходят.
Всё только началось!..
* * *
….лишь вылетающий в трубу, до тла сгорающий,
лишь до конца, без воскрешенья, умирающий,
лишь огненосный, только он! – пускай торопится
моча пожарною струёй, а семя копится, –
ведь ощущает пуще всех одна потенция,
что жив один лишь концентрат. Лишь квинтэссенция.
